Психология стрельбы

Страх — естественная реакция человека на смертельную опасность. Негативная роль страха в бою хорошо известна и поэтому желание бойца не испытывать страха — быть бесстрашным — вполне объяснимо.

Однако «короткий» путь к бесстрашию, а главное, его последствия весьма прискорбны. Самые распространенные «прививки от страха» — химическая и психическая «анестезия» (наркотики, фанатизм, боевые трансы) — калечат душу бойца, дурманят его разум. Насильственно уничтожая страх, человек утрачивает нечто такое, что, собственно, и отличает его от зверя: способность и потребность сочувствовать, сопереживать, сострадать. Ведь наркоман не станет сотрудничать и не будет содействовать, ему не нужны соратники. Фанатик не захочет созидать, он жаждет только разрушать. Язычнику мало совершить поступок, он желает вершить судьбами. Такое бесстрашие и бессовестность в чем-то очень близки.



И тем не менее решение идти или не идти в бой под «наркозом» остается личным выбором каждого. Те же, для кого невменяемость наркомана, слепота фанатика и лютость язычника одинаково неприемлемы, имеют право знать, существует ли реальная альтернатива «анестезии» страха?

Пренебрежение опасностью не свойственно человеку, оно противоестественно. Более того, переживание угрозы — скорее сильная сторона нашей природы, чем ее изъян. В процессе выживания человека, как биологического вида, страх играет важную роль, являясь, по существу, пусковой кнопкой, переводящей психику в состояние готовности, катализатором, ускоряющим протекание физиологических процессов. Поэтому мы должны не подавлять страх, а преодолевать его негативные последствия.

Итак, альтернатива искусственной «блокаде» страха существует. Это — обуздание в себе животного начала, победа над инстинктом самосохранения.

Какие же для этого нужны силы? Что укрепляет бойца в его решимости подняться из окопа, ударить в штыки, броситься в рукопашную? Ответ известен: нравственные силы помогают человеку сделать осознанный шаг навстречу смерти. Но достаточно ли этого шага для победы?

В поиске ответа на этот вопрос обратимся к типичной картине эволюции воина. Новобранец, попав в мясорубку боевых действий, каждую секунду, каждое мгновение тяжело и мучительно борется с парализующим волю желанием спрятаться, уклониться от схватки, выйти из боя. Здесь даже самая малая победа дается ценой невероятных усилий, предельным напряжением всех нравственных сил. Вместе с тем, раз за разом превозмогая дурноту и слабость, подавляя тошноту и позывы, сдерживая дрожь и судороги, новобранец идет в бой, осваивает ратное дело, учится воевать, но... только если выживает. Ясно, что боец рефлексирующий, скованный своими комплексами, подавленный собственной немощью — легкая добыча для противника.

А вот счастливчик, сумевший выжить в первых боях, получает шанс продолжить свое воинское взросление. Растущая опытность и премудрости «науки побеждать» могут со временем начать «работать» на бойца. И тогда на ниве ратной искушенности многократно преодоленный, поверженный и побежденный ужас новобранца погибает, чтобы дать жизнь опасливости, настороженности, осмотрительности зрелого воина. Так в сражениях, пройдя сквозь боль и смерть, переступив через желание во что бы то ни стало выжить, боец может вырасти в неустрашимого воина. Однако стихийное рождение неустрашимости — редчайший случай, исключение, которое лишний раз подтверждает правило: страх изощряет способность к выживанию, в то время как истинный воин выполнит задачу до конца любыми способами и средствами.

Очевидно, риск гибели, своего рода выбраковки в «естественном отборе» первых боев, слишком велик. Когда же дело касается собственной жизни, как-то не очень хочется полагаться на волю случая. Лучше бы этого избежать, но как?

В поисках ответа на этот непростой вопрос позволим себе небольшое отступление.

Природный кристалл рождается в стихии катаклизма. В утробе матушки-Земли его комкает и мнет чудовищное давление, обдает испепеляющим жаром раскаленная магма. Планета корчится в родовых судорогах. Тектонические плиты громоздятся и дыбятся в страшной сшибке. Разломы земной коры изрыгают потоки лавы, выдыхают ядовитые пары. Неистовые ураганы, яростные тайфуны и огромные волны разбуженного океана довершают картину этой глобальной катастрофы. Но вот... новорожденный кристалл уже нежится в теплых пеленах глубинных земных пластов. Чтобы извлечь его на свет и поставить себе на службу, люди раздвигают горы, вскрывают грандиозные разрезы, просеивают сквозь пальцы тонны породы. И счастье, если кристалл будет найден,- чаще «младенец» оказывается в отвале. Но даже если (о, удача!) заветный камень попал в руки, малейшее замутнение, трещина или вкрапление делают находку практически бесполезной.

Эта апокалипсическая картина, конечно, гиперболизирует процесс спонтанного рождения «бойцов-самородков», но суть его отражает верно. В гибельной стихии битв, сквозь страх и боль, чудесным образом, вопреки здравому смыслу, пробивается редкая поросль счастливчиков, случайно обретших «природный кристалл» боевого опыта.

Но кристалл можно вырастить и в лаборатории.

А что если и бойца готовить так, чтобы еще в мирное время заложить у него основу неустрашимости — сформировать «ядро» будущего боевого опыта? Фундаментом такой подготовки могло бы стать понимание того, что боевой опыт — явление целостное и цельное — не делимое на составляющие; что боевой опыт не просто сумма умений, сноровок, ухваток; что его не получишь «арифметическим» сложением разнородных навыков. Хотя, по всей видимости, это очевидно не для всех. Порой кажется, что идеологи традиционного подхода к боевой подготовке воспринимают слова классика как руководство к действию: и вот, знай себе, учат понемногу «...чему-нибудь и как-нибудь» (ускоренному передвижению, преодолению препятствий, стрельбе, метанию гранат, переносу тяжестей, рукопашному бою), рассчитывая, видимо, на то, что в критический момент схватки нужный навык «окажется под рукой». Однако боевая действительность не раз опровергала подобные взгляды, и эти опровержения писаны кровью.

При организации боевой подготовки нужно во что бы то ни стало избежать соблазна обучать новобранцев исключительно решению «насущных задач» боя, необходимо подняться над сиюминутными потребностями боевых действий, чтобы познать законы вооруженной борьбы. Только это поможет остановить конвейер по производству «воинов-спортсменов» и позволит создать питательную среду для рождения бойцов, готовых принять кровавое крещение войной и стать неустрашимыми воинами.

Не отягощая эту статью подробностями подхода, называемого эмпириогенным (от греч. genes — рождающий и empeiria — опыт), следует, тем не менее, отметить, что опыт, в том числе и боевой, при этом трактуется как результат синтеза процесса и итогов удачных и неудачных попыток решения реальных задач. Такому подходу глубоко чужда «игра в солдатики» — всякая «оберточная» имитация боевых действий. Во главе угла стоит не реалистичность, а непременно реальность учебных задач. В противном случае вместо опыта деятельности рождается игровой, «сценический» опыт.

Что же нужно для того, чтобы сформировать «ядро» будущего боевого опыта? Ответ известен: питательная среда и центр кристаллизации.

Центр кристаллизации — это двигательная основа деятельности, особая телесная пластика, способная реализовать и связать между собой самые разные ратные действия, объединить их в единый, универсальный двигательный комплекс. «Цивилизованный» человек утратил свою первородную пластику, разменял ее на множество спортивных, хореографических, строевых приемов, стилей и школ. Но она может быть восстановлена. Как, какими средствами? Об этом я и буду писать в этом блоге.

Другая сложнейшая задача эмпириогенезиса — создание питательной среды для кристаллизации «ядра» будущего боевого опыта. Ясно, что традиционное моделирование боя смысла не имеет — сымитировать смертельную опасность невозможно. Где же выход?

В технике, при разработке особо ответственных узлов, приборов или механизмов конструкторы намеренно вводят в проект избыточность полезных качеств. Рассчитав устройство на практически невероятные режимы эксплуатации, они, тем самым, гарантируют его безотказное функционирование в реальных условиях.

Это и есть аналог одной из главных методологических идей эмпириогенезиса: поскольку условия реального боя вне боевых действий принципиально невоспроизводимы, комплексное воздействие реальных угрожающих факторов нужно заменить избыточной информационной и двигательной сложностью учебных заданий. Разноплановые, многомерные, пересыщенные неожиданностями учебные ситуации должны вводить бойца в пограничное состояние, подводить его вплотную к стрессу. Именно в таком состоянии, когда выполнение задания требует от человека крайнего напряжения и предельной мобилизации, начинают интенсивно работать механизмы адаптации. В такие моменты боец, как губка, по каплям впитывает сущностную, глубинную, родовую влагу боевого предания. Только так зарождается, кристаллизуется, взращивается «ядро» будущего боевого опыта. И тогда...

Первые, самые тяжелые для каждого новобранца боевые эпизодыуже не загоняют его в ступор, не ломают психику, не калечат душу. Бой воспринимается им иначе: да, угроза велика, но она «видна»; да, опасность реальна, но известны «правила безопасности». Страх поначалу еще появляется, но это не парализующий ужас смерти, это, скорее, опасение за работоспособность новых боевых сноровок, еще не опробованных, не проверенных в деле. Такой страх не подавляет, не угнетает, а возбуждает, стимулирует, активизирует. Становление неустрашимости уже не «отдается на откуп» стихийному накоплению опыта боевых действий, напротив, «ядро» методично и целенаправленно достраивается, наращивается, подвергается огранке и в итоге превращается в реальный боевой опыт.

Но это еще не все. Оказывается, эмпириогенезис открывает путь к подлинному бесстрашию. Сформированное, созревшее «ядро» будущего боевого опыта, как «горчичное зерно», хранит в себе особый «генетический код» развития — своего рода программу взращивания «плода» непобедимости. Так что, изощряя в битвах свою ратную искушенность, обретая опытность, воин нередко перерастает неустрашимость и становится бесстрашным. На Руси такие воины испокон века звались «охотниками». О них слагались легенды, а их ратными подвигами жило боевое предание воинства. Бесстрашие «охотника» имеет совершенно иную, нежели «анестезия» страха, природу. Его ратное мастерство столь велико, что он фактически непобедим. Чего ему опасаться, а уж тем более бояться, если бой ведется «под его диктовку»? Переживание схватки «охотником» характеризуется совершенно особыми категориями: потребность, влечение, предвкушение, стремление, охота, воодушевление, рвение, укрощение, торжество. «Охотник» выделяется из грозного строя неустрашимых бойцов не храбростью, а мужеством и отвагой; не безрассудством, а лихостью и удалью; не лютой яростью, а охотничьим азартом. Вся его походная жизнь пронизана боевой поэзией...

Но «...тесны врата и узок путь» к подлинному бесстрашию. Принцип: «учить войска тому, что необходимо на войне», как слепой слепого, ведет в тупик «естественного отбора». Только выполняя учебные задания невероятной для боевой действительности сложности, можно обрести существенно больше, чем заурядный набор «полезных навыков» — «ядро» боевого опыта. То есть учиться не для того, чтобы делать, но чтобы не допустить.

Что это означает в контексте стрелковой подготовки к ближнему бою?

В первую очередь — объемность учебных заданий. Слово «объемность» выбрано намеренно, в противопоставление линейности традиционных условий стрелкового тренинга. Сюда относится и пространственная распределенность целей, и наложение времени их предъявления (скрытия), и направленное противодействие среды.

Немаловажную роль играет смысловое наполнение заданий. Бессмысленная стрельба «по кругам» на количество выбитых очков сокрушает всякие боевые сноровки; полезно только осмысленное решение огневой задачи с оценкой: выполнил, не выполнил. Но для этого необходимо исключить из стрелкового тренинга однозначную ясность упражнений (именно отсюда произрастают типовые варианты), должно существовать множество допустимых решений.

И последнее. Для активизации адаптационных механизмов человека категорически необходимы предельное напряжение всех сил и концентрация всех ресурсов его организма. Рождение опыта, как, впрочем, любое рождение, не бывает без мук. Вывести стрелка на грань возможного, подвести к краю мыслимого, дать вкусить безысходности — вот сверхзадача наставника.

Существует только одно средство, позволяющее практически беспредельно и, при этом, не лукавя, наращивать сложность стрелкового тренинга: схватка с несколькими противниками — групповой бой.

Боец, готовый к ведению группового боя, все прочие обстоятельства боевой действительности воспринимает как упрощение своей задачи. Боец, обученный «видеть ситуацию в объеме», без труда разрешит любой «линейный» конфликт. Специалист, который ориентируется в «многомерной» проблеме, легко проникнет в любую ее проекцию. Словом, групповой бой аккумулирует в себе неисчерпаемый потенциал для творческого осмысления и богатейший запас методологических принципов и закономерностей построения «ядра» боевого опыта. Без стрелкового тренинга, построенного на этом фундаменте, нет пути к подлинному бесстрашию.